М. В. ЮДИНА И О. Э. МАНДЕЛЬШТАМ

 

ИОАНН БОГОМИЛ

 

     В 1934 году М.В. Юдина дерзает без страха приехать – одна – в Воронеж и лично (!) играть сосланному Мандельштаму.

     Друзья отговаривают Марию Вениаминовну от поездки к опальному поэту: “Опасно! И без того сле-дят”. Возьмут, да попросту по-дружески оставят в ссылке вместе с ее замечательным другом. Ведь один тот факт, что ссыльного антисоветчика-диссидента навещает такая же махровая, на подозрении, антисоветчица, наводит на мысль…

 

     Глупо думать, будто у Юдиной была какая-то особая неприкосновенность. В те времена могли посадить хоть Молотова с Кагановичем, хоть Поскребышева (личного секретаря Сталина) – кого угодно.

     Разгар репрессий, а значит ползут кухонные сталинские страхи, страхи, страхи… Как ядовитые пауки, как маленькие маги заползают вовнутрь души и разводят свои туберкулезные бациллы, свои палочки Коха.

     Когда одержит страх, даже великие души мельчают. Совесть теряется, и уже не можешь без дрожи в руках держать божественную лиру…

     Пиши пропало. Человеческий гений вывернут наизнанку и превращается в уродливый суррогат того ориги-нального предназначения, той мессианистической миссии, которая вкладывается Нашим Всевышним в сердце каждой души, посылаемой в мир с серьезным намерением – восхождения к горним высотам и обожения.  

 

     “Марусенька, – пишет ей близкая подруга, – одумайся, не езжай, умоляю! Ты ведь не вернешься живой. Мало тебя гонят здесь, в Москве? Мало на тебя обрушивается репрессивная секира? Что ж ты сама голову под нее подставляешь? Тебя там упекут в одну камеру с Мандельштамом”.

     “Нет, – отвечает ей с тяжелым воздыханием Мария Вениаминовна. – Осип Эмильевич – обожаемый мной гениальный поэт. Он тяжело болен. Я что-нибудь для него сделаю. Я должна приободрить его”.

     Ни малейшего страха, никаких помыслов! Музыкальная богиня, атлантическое божество, каким-то непо-нятным образом постучавшееся в сумерки современной 84-й уходящей цивилизации, гениально проявившаеся во времена сталинских репрессий.

 

     Мария Вениаминовна, полагаясь на Божию Матерь, одна-одинешенька садится на поезд и едет в Во-ронеж.

     По дороге в грязном плацкартном вагоне знакомится с супружеской парой (он воронежский художник, она

По приезде в Воронеж на двух автобусах с пересадками подъезжает к каталажке, указанной в адресе Мандель-штама, и стучится в ворота.

     Сейчас, думает, заберут. Никто из смертных сюда подобным образом не хаживал. Точно Орфей стучится во врата преисподней в поисках своей поэтической Эвридики. Но друга надо выручать в беде…

     Какой-то полупьяненький – мозги набекрень, душа нараспашку, скулы перекошены – открывает ей и запо-тевшими от страха сонными глазищами безмолвно спрашивает:

     – Чаво тебе?

     – Я пианистка Юдина. Я хотела бы дать бесплатный сольный концерт для заключенных. Можно мне пого-ворить с администрацией лагеря?

     Охранник ошарашен. Да не было такого никогда, чтобы в полдвенадцатого ночи стучалась знаменитая пианистка из Москвы! И никакого страха? А ведь отсюда живым никто не уходит. Врата открываются только в одну сторону для простых смертных (за исключением номенклатурного ОГПУшного начальства).

     Или эта женщина сумасшедшая и сознательно стучится во врата Гулага? Но тогда место ей в психушке, а не в каталажке.

     Что она, дверью, что ли, ошиблась?

     С такими мыслями полусонный красноармеец стучится в комнату заместителя начальника лагеря. На него обрушивается брань. Красноармеец рискует так же, как и Мария Юдина. Его вместе с ней могут упечь в каталажку за один этот подозрительный ночной визит и неуважение к начальству. Уж не контрреволюционных ли оно корней? 

     Начальник (некто Гостев) преодолевает желание здесь же стереть в пыль ‘шестерку’, осмелившуюся хода-тайствовать о какой-то полусумасшедшей визитерше.

     Но водимый неведомой силой, встает с постели и говорит: – Пошли.

     Договорились: Мария Вениаминовна даст тайный концерт для администрации зоны в обмен на несколько-часовой визит к зэку Осипу Эмильевичу Мандельштаму.

 

*

    Мандельштам на грани сумасшествия.

     Его чувствительная душа не может прийти в себя от вида изуродованных судеб. Напротив – очередная camara de las torturas , воронежский ‘гастроном’. Чуткий слух гениального поэта ловит предсмертные стоны...

     Мандельштам, как говорится, дошел до края и действительно нуждается в помощи.

 

     Для Юдиной он – один из прихожан ее вселенского богородичного храма. В успокоение она несет ему пись-мо от Анны Ахматовой, чтобы согреть сердце почти оледеневшего от одиночества, ужаса и отчаяния Осипа Эмильевича...

       Их сводят в комнате для приема людей. Мандельштам на глазах оживает при виде Марии Вениаминовны. Ее лицо лучится неземным фаворским светом. Она приехала напитать его изнутри, вселить в него надежду.

     И здесь же просит: “А нельзя ли было бы провести нас в красный уголок, где стоит дешевенькое пианино?”

     Великая пианистка не побрезгует этой старой шарманкой, за которую и ученик музыкальной школы сесть бы не решился. Половина клавиш западает, вторая половина прогнила, молоточки изъедены молью. Музыкальный гроб, иным словом.

     Соотнеслись с кем-то из начальства… и разрешили!

     В авторитарном мире работает система силовых структур. Если человек хотя бы ‘с улицы’ свидетельствует в силе, ему разрешено что угодно. Ведь сила – знак неких высоких инстанций.

     Только инстанции путают: небесные принимают за министерские, кремлевские…

     Юдину, должно быть, приняли за побочную дочь Иосифа Виссарионовича или какую-нибудь крупную масть в карточной колоде советской номенклатуры. Ей не смеют отказать.

     В течение получаса пианистка буквально оживляет Осипа Эмильевича. У него проходит параноидальная мания и намечающаяся шизофрения. Ему опять хочется жить, писать.

*

     По окончании трехчасового регламента Юдина спешит на концерт для администрации зоны.

     Нет, она не довольствуется тем, что утешила и по сути исцелила Мандельштама. Ее материнское сердце неспокойно: она предчувствует беду. Как бы на Мандельштама не обрушились дополнительные репрессии после ее визита!

     Надо что-то предпринять. Она должна позаботиться.

     “Пресвятая Богородица, помогай! Ты Матерь всех нуждающихся. Ты Мати милосердная. Помоги нам, сиро-там, беззащитным. Весь мир – сплошная концентрационная зона”, – любимая ее молитва.

     Мария Вениаминовна видит Богородицу Соловецкую в белых одеждах с красным крестом.

     Обращать упрямого Мандельштама бесполезно. Его отношение к религии негативно. Хватит с него иудейских аллюзий далекого прошлого и статуса раввина, который ему примеряла родовая программа со сто-роны отца.

     “Царица Небесная, возьми Осипа Эмильевича под свой покров!” – горячо молится Мария Вениаминовна. У нее, музыканта, один только инструмент – музыка. Богоматерь через музыку сотворит чудо.

     И вот в течение сорока минут Юдина играет на том же разбитом пианино, по которому можно с таким же энтузиазмом ходить ногами, как играть руками. Юдина играет им Шопена и Бетховена, и вынимает из них жилы. Звучат какие-то несуразные гармонии – а вохра слышит свое, и начинаются всхлипы, плач. Не могут остановиться в рыданиях…

     Один не стерпел и в перерыве между произведениями встал перед ней на колени, поцеловал руку и спро-сил:

– Кто Вы, олицетворенное божество? Как Вы оказались здесь? Упали с неба, что ли?..

     Юдина побеждает и в этой безумной ситуации. Нет, она ничего не просит для Осипа Эмильевича. Она пола-гается всецело на Пресвятую Владычицу и на свой музыкальный алтарь – на великую силу бескорыстной мо-литвы о страждущих узниках земных, в прямом смысле заключенных за колючей проволокой.

 

*

     После концерта ошеломленный начальник лагеря приглашает ее в свой кабинет, угощает чаем, свежей булочкой с маслом, спрашивает: “Не устали ли? Чем помочь?” Обещает ‘эмку’ с первоклассным шофером: довезет до вокзала, возьмет билет, и, если нужно, сопроводит прямо до Москвы.

     – Пожалейте, – плачет Юдина, – Осипа Эмильевича. Это гениальный поэт, богатство России! Не трожьте его, не пытайте. Создайте для него спокойные условия. Дайте ему возможность отдыхать, работать, прийти в себя. Умоляю вас!..

 

     Теперь представьте, как должен был поступить начальник лагеря в такой ситуации. Конечно же, доложить по инстанции. Неординарную подозрительную ходатаицу об опальном поэте с репутацией антисоветчика, автора антисталинского памфлета, конечно же, посадить. Выходит, разделяет антисоветские, антисталинские убежде-ния и этот самый памфлет против Сталина распространяет…

     Но так только в мире помыслов и страхов. Божества в этом мире действуют иначе.

     Парализованный божественной властью чистой любви – властью, которую Всевышний дает своим избран-ным инструментам-девственникам, – начлагеря прямо в присутствии Марии Вениаминовны снимает трубку телефона. Он распоряжается перевести заключенного Мандельштама в камеру № 45 (самую привилегирован-ную), дать ему лучший паек, одеть в нормальную одежду и предоставить полную свободу, какая возможна в пределах зоны. А если можно, вообще отправить из зоны в ссылку.

 

     Мандельштама оставили в покое на два года.

     Следствие визита Юдиной в ‘шарашку’ – едва ли не лучшие стихи Мандельштама из воронежского цикла, кратковременный расцвет его творчества.

 

     В 1936-м уже над ним опять сгущаются тучи. И нет никого, кто бы мог ему помочь. Поэт пишет отчаянное письмо Марии Вениаминовне, но оно остается на столе лагерного цензора… 

 

Музыкальное исполнение Блаженного Иоанна Богомила  

 СМОТРЕТЬ      СЛУШАТЬ      ЧИТАТЬ КНИГИ О МУЗЫКЕ